А был все тот же огромный, старый и пустой дом с пыльными, неухоженными комнатами и мебельной рухлядью. Иногда казалось, сейчас застучит протез в глубине квартиры, выйдет отец, пробурчит что-нибудь, спросит почту или позовет завтракать…

Или попросит в хранилище, где ему надо передвинуть шкаф, достать с верхних полок книгу. Когда Степан был дома, Гудошников сам не поднимался по стремянке — кружилась голова…

Степан бродил по комнатам, подходил к двери хранилища, трогал ее, толкал плечом, иногда задумчиво сидел за отцовским столом, и память уже в который раз возвращала его к дню двадцать девятого августа.

Кому он оставил свое наследство? Кому?..

На второй день после приезда, к вечеру, Степан принес из сарая лом и, повозившись с полчаса, взломал двери в хранилище. В нос ударил стойкий запах жженой бумаги и книжной пыли…

И тут не было ни ответов на вопросы, оставленные отцом, ни успокоения. Степан вернулся в свою комнату и лег на кровать. В это время в дверь осторожно, однако решительно постучали.

— Кто там? — спросил Степан, не вставая с постели. Из прихожей не отвечали. Слышалось сопение, стук и шорох валенок. Степан вскочил, выглянул…

У дверей стоял крепкий еще, совершенно лысый старик в шубе, с котомкой за плечами.

— Здравствуй-ка, — поклонился он. — Гудошников Никита Евсеич здесь проживает?

— Здесь, — сказал Степан, разглядывая гостя. Задубевшая на морозе овчина стояла колом, ввалившиеся щеки старика и нос посинели от холода.

— Наше-ол! — радостно протянул старик и помял шапку в руках. — Я, стало быть, к нему пришел, к Никите Евсеичу.

— Проходите, раздевайтесь, — предложил Степан.

Старик сбросил котомку, стянул шубу.

— Давненько ищу! — распевно приговаривал он. — Считай, нынче пятый годок пошел… Где я не бывал! Куда не писал!.. Везде один ответ — нету… Как, думаю, нету? Должен быть!.. И вот гляди-ко, нашел! Ты, поди, сын ему будешь?

— Сын, — сказал Гудошников-младший и пригласил гостя в комнату.

— А сам-то где? — озираясь, спросил старик.

— Ушел, — после паузы сказал Степан и отвернулся.

— Скоро ли будет?

Степан пожал плечами, промолчал.

— Чего молчишь-то? — насторожился старик. — Куда ушел?

— Неизвестно, — выдохнул Степан. — Скорее всего, навсегда ушел…

— Неужто помер? — ахнул старик. Степан порывисто вскочил и пошел на кухню. Старик за ним.

— Когда? Давно ли? — со страхом спрашивал он. — Эх, как же я не застал, как не застал его?.. Я Илья Потехин… Может, слыхал от родителя про меня? Слыхал?

Имя было знакомо, но Степан никак не мог вспомнить, когда слышал его. Кажется, давно, в детстве, что-то из той поры, когда он разбил зеркало… Да! Точно! Несколько дней отец с матерью только и говорили — Илья, Потехин… Как молитву повторяли, как проклятие шептали… Кажется, он что-то должен был подтвердить, и от его подтверждения решалась судьба отца…

Старик неожиданно замолк, неловко сел на пол в кухне и замер, изредка вздыхая и подрагивая телом. Гудошников-младший включил чайник. Память не успокаивалась. Было что-то еще, связанное с именем Илья, Илюха…

— Я-то думал, износу ему не будет, — размышляя, проговорил старик. — Инвалиды-то, они живучие, терпеть-страдать привышные…

В передней громыхнула дверь, застучали тяжелые, торопливые шаги.

— Степан? — В проеме кухонной двери показался Аронов, багровый от мороза. — Ты что же, приехал и глаз не кажешь. Я тут волнуюсь… Ну, что?

— Похоронил, — бросил Степан.

Аронов снял шапку, опустил плечи, расслабленно вздохнул.

— Да только не его. — Степан вскинул голову. — Какой-то безродный инвалид, милостыню собирал по вокзалам…

Хранитель мотнул головой, снял пальто.

— Впустую, значит, съездил? — спросил он, разглядывая старика.

— Да нет, не впустую, — неопределенно проронил Степан.

— А это кто у тебя?

— Гость, к отцу пришел…

— М-м-м… — Аронов покачал головой. — Видишь, человека нет, а к нему гости ходят.

Старик насторожился, прислушиваясь к разговору, вытянул шею.

— Да, пришел вот, — сказал он. — У меня к Никите Евсеичу дело большое. Я его по всей России искал, а он в Сибири очутился… Поговорить с ним хотел, да, вишь, как…

Аронов со Степаном переглянулись.

— Я, Степа, думал-думал без тебя, и какая мне мысль пришла в голову? — вдруг заговорил Аронов. — Не там мы его ищем. Он либо в скит подался, к кержакам, либо…

— Что? — напрягся Степан.

— Ты заметил, Степа, как он на Толстого походил? Да и эти народные библиотеки…

— Я уже думал, — бросил Степан. — Что толку…

— О чем это вы говорите? — перебил его старик. — Что-то я никак не пойму.

— О Никите Евсеиче, мил человек, — пояснил Аронов. — О нем все… Так вот, понимаешь, Степа, все это можно объяснить его болезнью. Он подражал Толстому — здесь вся суть. Уход из дома…

— Что, и Толстой был болен? — спросил Степан, срывая крышку с кипящего чайника.

— Я так не сказал! — хранитель развел руками. — Другое дело — подражание, навязчивые идеи…

— Выходит, что Никита живой?! — вскочил старик. — Скажите толком — где Никита?!

— Никита Евсеич ушел из дома и не вернулся, — терпеливо объяснил Аронов.

— Что же вы его хороните? — возмутился старик. — Чего вы тут собрались и лясы точите, как бабы? Искать надо!

— Искали уже, — вздохнул Степан. — Милиция до сих пор ищет. Был бы жив — нашли…

И тут вспомнил Степан, с чем связано имя Илья, Илю-ха! «Ты — предатель! — ударил в уши голос отца. — Ты ведь страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты…»

Это тот самый Илья, что помогал подвиливать отца на дыбу!

Степан вздрогнул, отпрянул от старика.

— Плохо искали! — кричал старик. — Да вы Никиту Евсеича не знаете! Он просто так, тихонько, не помрет! Он помирать станет — всем чертям тошно будет!.. Экие вы, сидят, живого человека отпевают!

Степан справился с волнением, стиснул зубы. Отец несколько раз, когда бывал в тяжелом настроении, рассказывал ему о Северьяновой обители. И имя это называл — Илья, и жалел почему-то его, клялся разыскать его или хотя бы узнать о его судьбе.

— Никиту Евсеича мы знаем, — сказал Аронов. — Вы нас не удивили. Это вы его не знаете, потому и горячитесь…

— Я? Я не знаю? — отчего-то взъярился старик, и Степану показалось, что он сейчас бросится в драку. — Да я его с двадцать второго знаю! Я его на дыбу вешал! И тогда еще узнал, что за человек Никита Евсеич! Эх вы…

— Ага, так это ты — Илюха? — протянул Аронов. — Ну как же, знаем, знаем… Вот оно что!

— Я и есть, — подтвердил старик.

— Теперь что, в грехах каяться пришел? — напирал хранитель.

— Не твое дело! — отрубил старик. — Это мы с Никитой сами…

— Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников книги свои поджигал? Сам? Своими руками? — в упор спросил Аронов.

Старик заслонился рукой, дернулся.

— Неужто?..

— А какого дьявола кричишь здесь? — раздраженно бросил Аронов. — Не знаешь, так молчи.

Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол, выбелив себе спину, сжался.

— Искать надо по станциям, — сказал Аронов. — Наверняка сидит где-нибудь и прячется. Я согласен, он так просто не умрет, ему надо с шумом, с громом…

Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.

— В христа-мать… — выругался старик. — Это как же пытали Никиту, если он сам книги запалил?..

Утром следующего дня к дому Гудошниковых подъехал автобус, похожий на катафалк, только без стола в кузове. Человек шесть студентов внесли со двора ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В доме поднялась суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.

Гудошников-сын, сцепив руки на груди, задумчиво бродил по комнатам, трогал вещи, книги — молчал.

— Ты не беспокойся, — увещевал его Аронов. — Мы сами справимся, ребята все сделают…

Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеевича и отчего-то сильно потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.